Размышления
Большого
Города

Размышления Большого Города

«О дивный новый мир» Олдоса Хаксли

«О дивный новый мир» Олдоса Хаксли

Сегодня черед романа, скандального совершенно в другом роде — сатирической антиутопии «О дивный новый мир» Олдоса Хаксли. 

А чего, как не скандального романа, ожидать от автора, который добросовестно и на себе исследовал разные психотропные вещества (правда, значительно позже), придумал термин «психоделика» и совершенно не боялся экспериментировать?
Впрочем, этого же "скандалиста" и "наркомана" к концу жизни признают одним из самых заметных интеллектуалов своего времени... Так что разобраться с его «Дивным новым миром» как минимум полезно для общего развития.
Хаксли вдохновился утопическими романами Герберта Уэллса, а также романом-антиутопией Евгения Замятина «Мы» (хотя факт последнего влияния он предпочитал отрицать). Изначально «О дивный новый мир» возник как пародия на книгу «Люди как боги» Уэллса. Свой роман Олдос задумал, по его собственному выражению, как «ужас утопии Уэллса и бунт против нее». Он «наподдал» гротеска, «напустил» шаржей на Генри Форда, Фрейда, Маркса, эсерку Каплан и всех-всех-всех, накачал их наркотиками, нещадно обобщил — и предугадал направление, в котором катится мир.)

На первый взгляд, всё не слишком логично, да и винегрет из имён слегка смущает, не говоря уже о веществах... В какой-то момент (относительно недавно — в текущем десятилетии) даже прошёл слушок, что роман-де запрещён за пропаганду сами-знаете-чего. И якобы он при этом исчез из книжных магазинов (спохватились — не прошло и века?)... 
Официальных подтверждений новости не нашлось, но мы даже не сомневаемся, что многие бы и рады запретить. Потому что «О дивный новый мир» - сплошная провокация, подпиливающая скрепы, на которых они сидят («сидят», разумеется, только в хорошем - прямом смысле).
Одна радость — у большинства "спохватившихся" руки не доходят ознакомиться, ибо в школьных программах такого не предлагают, а самим в голову не всегда придёт. К тому же, читать это всё не так легко, как хотелось бы: 
«"Яйцо почкуется", - строчили карандаши».

Хотя кому как.)

Давайте разбираться, из-за чего весь «сыр-бор».

Хаксли уловил общие тенденции времени, умножил их в несколько раз - и получилась модель общества потребления с регулируемым уровнем тупости:

«Люди счастливы; они получают все то, что хотят, и не способны хотеть того, чего получить не могут».

На дворе далекое будущее: 26 век «христианской эры» (или 2541 год). Народ по уровню тупости делится на касты. Главный рычаг воздействия на них — «пряниковый»: благодаря непрерывному услаждению собственных пристрастий и слабостей, люди просто тонут в удовольствиях. Панацея от всех проблем — наркотик сома, и даже абстиненции он не вызывает. Это ли не сказка!.. Короче, «всё для людей» — но не позволено никакой индивидуальности, никаких чувств, своих собственных мыслей и подобных причуд. Комфорт вместо свободы.

Поглумился Хаксли и над религиозностью — нео-лондонцы замотивированы на поклонение Генри Форду как лицу всего общества потребления, а вместо крестного знамения они осеняют себя «Знаком Т» (от автомобиля Форд Т). Уровень осознанности напоминает современных «православнутых», неистово размахивающих по поводу и без своим статусом «верующих» и «добра желающих».

В итоге почти все радостно деградируют, а кто вдруг не желает — того «просят» с глаз долой в изоляцию, либо к почти первобытному строю — в глушь к индейцам. Метафора достаточно прямолинейная, даже и не требует пояснений. Вообще весь роман этим отличается — на самом деле всё сказано в лоб, нет нужды закапываться в трактовках.

Но, как и всегда, не следует воспринимать мысли автора слишком уж буквально и догматически — не морализаторства ради сие писалось. Хаксли в предисловии к изданию романа 1946 года дает понять, что и сам ни в чём не уверен железобетонно. На основе того, что видит, он строит гипотезы, не более:

«Когда я писал эту книгу, мысль, что людям на то дана свобода воли, чтобы выбирать между двумя видами безумия, — мысль эта казалась мне забавной и, вполне возможно, верной».

В том же предисловии писатель провозгласил, что если бы «Дивный новый мир» создавался позже, с учётом новых умозаключений, то картину пришлось бы значительно расширить — и тут же сам себя отчасти опроверг:

«Между утопической и первобытной крайностями легла бы у меня возможность здравомыслия – возможность, отчасти уже осуществленная в сообществе изгнанников и беглецов из Дивного нового мира, живущих в пределах Резервации. […] Сегодня я уже не стремлюсь доказать недостижимость здравомыслия. Напротив, хоть я и ныне печально сознаю, что в прошлом оно встречалось весьма редко, но убежден, что его можно достичь, и желал бы видеть побольше здравомыслия вокруг. За это свое убеждение и желание, выраженные в нескольких недавних книгах, а главное, за то, что я составил антологию высказываний здравомыслящих людей о здравомыслии и о путях его достижения, я удостоился награды: известный ученый критик оценил меня как грустный симптом краха интеллигенции в годину кризиса. Понимать это следует, видимо, так, что сам профессор и его коллеги являют собой радостный симптом успеха. Благодетелей человечества должно чествовать и увековечивать».

Одним словом, «раздразнивание скреп» от Хаксли - это отчасти игра-провокация. Но не потому, что писатель недостаточно серьёзно воспринимает проблему — как раз наоборот (и его серьёзность местами тоже гротескна).

«утопии оказались гораздо более осуществимыми, чем казалось раньше. И теперь стоит другой мучительный вопрос, как избежать окончательного их осуществления […] Утопии осуществимы. […] Жизнь движется к утопиям. И открывается, быть может, новое столетие мечтаний интеллигенции и культурного слоя о том, как избежать утопий, как вернуться к не утопическому обществу, к менее «совершенному» и более свободному обществу».

"Проехался" Хаскли по всем без исключения, и, конечно, рад этому особенно никто не был. Роман-скандал "О дивный новый мир" и до сих пор имеет не очень-то однозначную славу. Всё-таки дети, выращивающиеся в бутылях, порнография, показываемая в кино, и практически бесконтрольное употребление наркотиков... Представьте незабвенный образ Мизулиной, и сразу станет понятно, что судьба у романа была не из легких. Но тут вот какое дело: конечно, мы не можем воспринимать мир, сконструированный Хаксли, всерьез — всё-таки это антиутопия. Тем не менее, намеченные им векторы движения человеческой мысли, а если точнее - "мысли человечества", в общем вполне отражают суть текущего положения вещей. Просто взрослые люди, как и дети, гораздо легче вовлекаются в серьёзные процессы и размышления, если процессы эти организованы в игровую форму. А когда уже вовлекся, дальше годы есть чем занять: хочешь — сублимируй, брызгая слюной на тему «развалили страну» и «что за жизнь-то у нас такая», хочешь — на ЖКХ брызгай...

Или, как бы банально это ни звучало, начни с себя. От себя всё равно не съедешь.)

"Безумие чувств заразительно..."

«О дивный новый мир» фрагмент:

[...]Господь наш Форд – или Фрейд, как он по неисповедимой некой причине именовал себя, трактуя о психологических проблемах, – господь наш Фрейд первый раскрыл гибельные опасности семейной жизни. Мир кишел отцами – а значит, страданиями; кишел матерями – а значит, извращениями всех сортов, от садизма до целомудрия; кишел братьями, сестрами, дядьями, тетками – кишел помешательствами и самоубийствами.

– А в то же время у самоанских дикарей, на некоторых островах близ берегов Новой Гвинеи…

Тропическим солнцем, словно горячим медом, облиты нагие тела детей, резвящихся и обнимающихся без разбора среди цветущей зелени. А дом для них – любая из двадцати хижин, крытых пальмовыми листьями. На островах Тробриан зачатие приписывали духам предков; об отцовстве, об отцах там не было и речи.

– Крайности, – отметил Главноуправитель, – сходятся. Ибо так и задумано было, чтобы они сходились.

– Доктор Уэллс сказал, что трехмесячный курс псевдобеременности поднимет тонус, оздоровит меня на три-четыре года.

– Что ж, если так, – сказала Ленайна. – Но, Фанни, выходит, ты целых три месяца не должна будешь…

– Ну что ты, милая. Всего неделю две, не больше. Я проведу сегодня вечер в клубе, за музыкальным бриджем. А ты, конечно, полетишь развлекаться?

Ленайна кивнула.

– С кем сегодня?

– С Генри Фостером.

– Опять? – сказала Фанни с удивленно нахмуренным выражением, не идущим к ее круглому, как луна, добродушному лицу. – Неужели ты до сих пор все с Генри Фостером? – укорила она огорченно.

Отцы и матери, братья и сестры. Но были еще и мужья, жены, возлюбленные. Было еще единобрачие и романтическая любовь.

– Впрочем, вам эти слова, вероятно, ничего не говорят, – сказал Мустафа Монд.

– «Ничего», – помотали головами студенты.

Семья, единобрачие, любовная романтика. Повсюду исключительность и замкнутость, сосредоточенность влечения на одном предмете; порыв и энергия направлены в узкое русло.

– А ведь каждый принадлежит всем остальным, – привел Мустафа гипнопедическую пословицу.

Студенты кивнули в знак полного согласия с утверждением, которое от шестидесяти двух с лишним тысяч повторений в сумраке спальни сделалось не просто справедливым, а стало истиной бесспорной, самоочевидной и не требующей доказательств.

– Но, – возразила Ленайна, – я с Генри всего месяца четыре.

– Всего четыре месяца! Ничего себе! И вдобавок, – обвиняюще ткнула Фанни пальцем, – все это время, кроме Генри, ты ни с кем. Ведь ни с кем же?

Ленайна залилась румянцем. Но в глазах и в голосе ее осталась непокорность.

– Да, ни с кем, – огрызнулась она. – И не знаю, с какой такой стати я должна еще с кем то.

– Она, видите ли, не знает, с какой стати, – повторила Фанни, обращаясь словно к незримому слушателю, вставшему за плечом у Ленайны, но тут же переменила тон.– Ну, кроме шуток, – сказала она, – ну прошу тебя, веди ты себя осторожней. Нельзя же так долго все с одним да с одним – это ужасно неприлично. Уж пусть бы тебе было сорок или тридцать пять – тогда бы простительнее. Но в твоем-то возрасте, Ленайна! Нет, это никуда не годится. И ты же знаешь, как решительно наш Директор против всего чрезмерно пылкого и затянувшегося. Четыре месяца все с Генри Фостером и ни с кем кроме – да узнай Директор, он был бы вне себя…

– Представьте себе воду в трубе под напором – Студенты представили себе такую трубу. – Пробейте в металле отверстие, – продолжал Главноуправитель. – Какой ударит фонтан! Если же проделать не одно отверстие, а двадцать, получим два десятка слабых струек.

То же и с эмоциями. «Моя детка. Моя крохотка!.. Мама!» – Безумие чувств заразительно. – «Любимый, единственный мой, дорогой и бесценный…»

Материнство, единобрачие, романтика любви. Ввысь бьет фонтан; неистово ярится пенная струя. У чувства одна узенькая отдушина. Мой любимый. Моя детка. Немудрено, что эти горемыки, люди дофордовских времен, были безумны, порочны и несчастны. Мир, окружавший их, не позволял жить беспечально, не давал им быть здоровыми, добродетельными, счастливыми. Материнство и влюбленность, на каждом шагу запрет (а рефлекс повиновения запрету не сформирован), соблазн и одинокое потом раскаяние, всевозможные болезни, нескончаемая боль, отгораживающая от людей, шаткое будущее, нищета – все это обрекало их на сильные переживания. А при сильных переживаниях – притом в одиночестве, в безнадежной разобщенности и обособленности – какая уж могла быть речь о стабильности?[..]

@cultpop



Подписывайтесь на наш канал:
«78 & 078 Развлечения и Размышления Харькова»
78 & 078 Развлечения и Размышления Харькова Telegram.

1570
RSS
Нет комментариев. Ваш будет первым!
Загрузка...