Мы всегда мечтали о других мирах

Несколько дней газета, продаваясь все лучше, создавала смесь истерии и потрясения у читателей, описывая мнимых лунных жителей во все более подробных деталях. История состояла из шести частей: кроваво-красные маки, голубые единороги, водоплавающие комки, быстро прокатывающиеся по галечным пляжам, и, самое шокирующее, человекообразные обезьяны с крыльями, напоминающими крылья летучих мышей («Хомо Кажанус или бэтман»). Как выяснилось, на Луне не просто существовала жизнь — она процветала во внеземном Эдеме.

Все это было тщательно продуманным розыгрышем. История, опубликованная под именем Гершеля, должна была стать сатирой на абсурдно точные утверждения о вселенной (в частности утверждения шотландского священника Томаса Дика). Это была игривая и доходная научная фантастика. Пройдет больше столетия, прежде чем научная фантастика вызовет такой же массовый переполох — печально известная радиопостановка Орсона Уэллса по «Войне миров» в 1938 году на Хэллоуин (она вызовет массовую истерию и сердечные приступы у слушателей, поверивших, что это настоящая передача о марсианском нашествии).

К тому времени, как выяснилось, что это розыгрыш, американский министр уже подготовил ящики, заполненный Библиями, чтобы отправить их на Луну, для обращения в веру внеземных язычников. А Эдгар Аллан По утверждал, что газета украла один из его рассказов, опубликованный перед выпуском истории Сан, о путешествии на Луну — «Необыкновенное приключение некоего Ганса Пфааля». Гершель спокойно отозвался о статьях, как о «бессвязном бреде», но его жена Маргарет посчитала их «умной» аферой. «Даже жаль, что это неправда» — писала она сестре Уильяма Гершеля, Каролине, которая и сама была знаменита открытиями новых туманностей и комет.

У идеи, что жизнь может существовать еще где-нибудь в нашей вселенной, долгая история, и от нашего открытия первой экзопланеты — планеты за пределами Солнечной системы — в 1995 году и по сей день, эта мысль остается интригующей с научной точки зрения, пусть ответа еще и не найдено. Но задолго до того, как ученые начали наблюдать за планетами, многие писатели и философы обратили свои взоры на скромную свиту нашего Солнца, чтобы высказывать предположения — а иногда открыто утверждать — о жизни за пределами Земли. Эти размышления и, в случае мистика Эммануила Сведенборга, целые духовные путеводители по другим планетам, помогли оформиться литературному жанру: дискуссиям о «множественности миров» или «космическом многообразии», которые были близко связаны с определенной формой того, что мы позже назовем научной фантастикой. (У нф большая история; эти тексты являются как предками, так и непризнанными старейшинами жанра). Те, кто верил во множественность миров, утверждали, что другие планеты, если не бесконечное количество неоткрытых миров, были населены. Таким образом у этого небольшого жанра была большая цель: разобраться, уникальна ли жизнь на Земле. Ответ на этот вопрос нес в себе огромные теологические и философские последствия. Уникальны ли мы? — спрашивали спорящие. И сможем ли мы смириться, если нет?

В 2017, перед годовщиной возвращения на Землю астронавта Шеннон Люсид в 96-м, интересно, пусть и страшновато, вспомнить о других мирах в космосе, учитывая, что наша собственная планета находится под незаметным, но смертельным влиянием смены климата, который многие политики отказываются признавать. То, что мы движемся к возможному исчезновению жизни (исключая, возможно, милые практически неуничтожимые тихоходки) на единственной известной планете, где она существует, добавляет обаяния и комедийности этим писательским проекциям. Но даже несмотря на наивность представлений, будто все наши планеты, луны и даже звезды могут содержать жизнь, жанр все еще может чему-то научить нас сегодня. То, как мы представляем инопланетную жизнь, даже в литературе, часто отражает нас самих, предает наши ограничения и предубеждения. То, как мы изображаем Других, показывает нас.

Мы не можем управлять тканью времени, проскальзывая сквозь складки в лучшие миры, но тексты о множественности миров могут немного рассказать нам о настоящем и будущем.

***

Космическое многообразие появилось тысячу лет назад. Некоторые из древних греков, как Левкипп, Демокрит и Эпикур, считали, что космос содержит «бесконечное количество миров» или aperoi kosmoi; из чего возникла ныне банальная идея внепланетной жизни. Неизвестный автор, называемый Лже-Плутархом, описывал веру пифогорейцев в 5 столетии до нашей эры: «Луна подобна Земле, населена как наша Земля, и содержит животных большего размера и растения, красоты большей, чем наш мир может позволить».

И все же базовая идея других миров была далека от уникальной для Древней Греции. В разных формах подобные спекуляции появлялись во все времена. Это только естественно, в конце концов, что мы размышляем о тайнах ночи, с ее удивительными звездами и звездопадами. Множество историй «1001 ночи», например, рассказывают о путешествиях по космосу и даже населенных планетах за пределами Земли. В Средние века, с приходом христианства, тексты, открыто говорящие о «множественности миров», исчезли. Но начиная с 17 века и по сей день волна подобных историй все увеличивалась, вместе с развитием телескопов. Все же некоторым из авторов пришлось столкнуться с последствиями, особенно печальными для Галилея и Джордано Бруно, последний из которых, после предположений о пантеистическом космосе с бесконечным количеством планет, был сожжен за ересь в 1600 году.

Но поток этих текстов только увеличился. Пьер Борель, физик и друг Декарта, в 1657 году опубликовал «Новое рассуждение, доказывающее множественность миров», название, демонстрирующее как нестихающие дебаты, так и твердую уверенность. Борель утверждал, что «многие из лучших умов Франции» верили во множественность миров «но держали [свои мысли] при себе, боясь насмешек вульгарных невежд».

Очень влиятельной книгой стала «Беседа о множественности миров», изданная в 1686 году Бернаром ле Бовье де Фонтенелем, в которой описывались разговоры между рассказчиком и прекрасной маркизой. Рассказчик, шутя и серьезно, рассуждал о существовании населенных планет. В предисловии Фонтенель утверждал, что «религия попросту никак не связана с системой, в которой я наполняю бесконечность миров жизнью… Когда я говорю вам, что Луна населена, вы представляете людей, подобных себе, и затем, если в вас есть что-то от теолога, мгновенно наполняетесь неуверенностью».

Луна была популярным и противоречивым местом для жанра, спасибо, в основном, описанию ее Галилеем как «схожей с Землей», после наблюдения сквозь мощные линзы (хотя литература о селенитах появилась раньше, когда Лукиан Самосатский сатирически описал путешествие на обитаемую Луну в своей «Настоящей истории», предтече нф во 2 столетии). Галилей не утверждал, что на Луне существует жизнь. Однако его скромные, но революционные описания горных хребтов, подобных земным, в «Звездном вестнике», еретически предполагали, что наша планета не исключительна; если у других космических тел тоже могут быть горы, не может ли там оказаться цивилизаций? Это ставило под сомнение библейские утверждения, что мы уникальны. (Кеплер, зайдя дальше Галилея, предполагал, что пустоты на Луне могут быть «домами» разумных селенитов.)

Еще до Галилея, в 1532 году, Лудовико Ариосто отправил своего персонажа Астольфо на Луну, верхом на гиппогрифе, в своей иронической рыцарской поэме «Неистовый Роланд».

В следующем столетии епископ Фрэнсис Годвин написал «Человек на Луне», в которой герой поднимается на гусях до Луны и встречает там христиан-протестантов. Джон Уилкинс и Сирано де Бержерак так же сделали вклад в жанр, в 1638 и 1657 соответственно, они написали о лунных цивилизациях. Идея Луны, подобной Земле, была настолько заразительной, что картограф Михаэль ван Лангрен создал потрясающую карту Луны в 1645 году — первую в мире известную лунную карту — в которой он назвал горы и кратеры в честь «великих людей», то есть своих спонсоров. Кажется, Луна была довольно выгодна для подлунных землян.

Карта Михаэля ван Лангрена

После того, как Уильям Хершел открыл Уран и предположил, что космос ужасающе огромен, римские писатели — которые, в противоположность стереотипу, интересовались наукой — начали включать определенные образы в свои работы. Одинокая фигура, подобная классическому древнему моряку или мужчине, стоящему на фоне природных пейзажей Каспара Давида Фридриха, оживила римские работы. Иногда такими символами становились ученые: Уильям Вордсворт описал Ньютона в «Прелюдии» как моряка «путешествующего сквозь странные моря Мысли, в одиночестве». Перси Шелли особенно интересовали видимо еретические последствия множественности миров. Он включал образы «этих миллионов миров» с их «жителями» в текст и примечания «Освобожденного Прометея» и «Королевы Маб». В «Эссе о дьяволе и дьяволах» он с нескрываемым удовольствием размышлял, существует ли ад на огненных кометах (или даже на Солнце) и «кто больше достоин визитов Дьявола — земляне или юпитерианцы». Вдохновленные революционными астрономическими наблюдениями многие писатели представляли миры, находящиеся в 20 000 лье или даже больше от нашего, задолго до рождения Жюля Верна.

Возможно самой впечатляющей работой в литературе о множественности миров была книга Сведенборга.

Скандальный христианский мистик, Сведенборг утверждал, что Бог назначил его религиозным спасителем, позволив свободно путешествовать в «астральной» форме между Адом и Раем. Воспользовавшись этой удобной возможностью, в 1758 году он опубликовал книгу «Земли в нашей Солнечной систем, которые мы называем Планетами, и Земли в Звездных Небесах, и их жители»; так же «Духи и Ангелы, из услышанного и увиденного», подробно описывающие, по его словам, его посещения Меркурия, Юпитера, Марса, Сатурна, Венеры и многих других планет — все из которых, конечно, были населены. Поразительным образом, Сведенборг объединил антропоцентризм и коперниканство: он утверждал, что существует много населенных планет, но потому что «Всевышний создал вселенную для человеческой расы… где бы ни была планета, на ней будут люди». Человечество, как удачно объяснили шведскому мистику ангелы, везде является центральным.

Вот основной момент более глубокой проблемы. «Путешествие» Суиденборга, его разговоры с «людьми» с других «Земель» демонстрирует повторяющийся паттерн у авторов, описывавших множественность миров: сама идея «другой Земли» показывает, как сильно они хотели, чтобы инопланетяне оказались, по сути, человеческими существами.

***

Многие из этих текстов изображали инопланетян пусть и выглядящих иначе, но, в целом, подобных нам. Иногда это было продуманным ходом и среди них помещали реальных людей, чтобы высмеять, иногда нет.

Представить что-то по-настоящему, совершенно чуждое не удавалось. Но в этих неудачах проглядывает что-то очень человеческое. О нас многое говорит то, что нам гораздо проще представить инопланетян, напоминающих нас, или организмы, населяющие нашу планету, чем нечто определенно иное. «Учитывая разнообразие жизни на Земле, — пишет астрофизик Нил Деграсс Тайсон, — можно было бы ожидать разнообразие жизни среди голливудских инопланетян. Но всякий раз меня удивляет отсутствие креативности в киноиндустрии. С некоторыми исключениями, — продолжает он.» Такими, как жизненные формы в фильме Капля (1958) и Космическая одиссея 2001 года (1968). В остальном, инопланетяне Голливуда выглядят поразительно гуманоидно. Не важно, насколько они уродливы (или милы), почти у всех два глаза, нос, два уха, голова, шея, плечи, руки, пальцы, торс, две ноги — и они могут ходить. С анатомической точки зрения эти создания практически неотличимы от людей, хотя прибыли с другой планеты. Если и можно что-то утверждать с уверенностью, так это то, что жизнь во вселенной, разумная или нет, будет выглядеть хотя бы так же странно, как некоторые земные формы жизни.

Эта тенденция заставляет меня ежится, когда я смотрю или читаю вещи, которые мне нравятся: от «Трещины во времени» Мадлен Л’Энгл до комикса «Сага». Инопланетяне могут по форме своей варьироваться от эксцентрично, до вполне ортодоксально выглядящих, но по сути они похожи на нас. Чтобы обойти эту трудность писатели вроде Фонтенеля и, позже, Уильяма Гершеля предупреждали, что их чужие «ни в чем не схожи с людьми», но на страницах их книг внеземная жизнь выглядела совершенно как наша.

У описаний космоса, как в сущности человеческого, или чужих миров, как схожих с Землей, есть темная сторона. «Если мы достигнем Луны, мы должны превратить ее в провинцию европейского королевства» — писал автор готических романов Хорас Уолпол, мечтавший подняться до нее на шаре в 1783 году. Уолпол мог немного переоценить подъемные возможности воздушных шаров, но его главная мысль была точной. Мы часто говорим о «колонизации» Луны или Марса, чтобы сберечь наш вид, и само это слово символизирует нашу неспособность избавиться от своих худших сторон, самых страшных привычек, даже если мы покинем планету.

***

Ясной ночью представьте, что у каждой звезды вращается планета, точно как наша, с людьми, которые мечтают, точно как мы. Это заставляет чувствовать себя очень незначительным. «С точки зрения космоса, мы субатомные частицы на песчинке бесконечного пляжа» — говорит Кельвин Хоббсу. Огромные числа трудно представить, так что многие из нас не понимают, насколько велика вселенная, насколько мы малы — достаточно сказать, что на карте космоса нас практически не существует.

Но мы есть. При всей нашей незначительности, мы что-то значим.

Томас Харди хорошо это понимал для своего времени. В романе «Двое в башне», его недооцененной книге об астрономии и любви 1882 года, любовь противопоставлена ужасающе огромной вселенной. Она равнодушна и велика, но, даже будучи субатомными частицами на бесконечном пляже, преодолевающая расстояние между звездами любовь персонажей что-то значит. Мы сами себе придаем значение в скорей всего бессмысленном космосе. Мы отправляемся в путь, даже не видя порта, к которому прибудем. Когда мы прекратим рассказывать свою историю, мы можем погибнуть.

Но существует опасность потерять знакомые моря, известные порты, к которым мы уже добрались. Мир разваливается — но достаточно медленно, чтобы мы могли говорить себе «все в порядке». Девяносто девять процентов жизненных форм планеты исчезло, и осталось только несколько столетий, когда мы потеряем еще некоторые из них — из-за бессмысленного избиения, как произошло со стеллеровой коровой или додо, или из-за неожиданно катастрофических результатов обыденных событий, как исчезновение редких нелетающих крапивников на острове Стивенса у Новой Зеландии, которые встретили свой конец в лапах кота смотрителя маяка. Возможно, знакомые вещи не исчезнут окончательно под влиянием смены климата, но они невероятно, фатально изменятся — и вместе с ними, если мы выживем, наше искусство.

Все это выглядит паникерством, даже глупостью. Хотела бы я, чтобы так и было.

Космическое многообразие выглядит сейчас особенно трогательно. Но даже такая пессимистка, как я, что-то видит в жанре множественности миров и научной фантастике в целом, что-то, что может нас спасти: наше любопытство. Космическое многообразие расцвело из нашего интереса к «большим» вопросам, интереса, который еще не полностью нас покинул, даже если мы ответили на некоторые из этих вопросов.

Возможно мы не можем проскользнуть сквозь складки времени к лучшему будущему, но мы можем улучшить свое.

истояник