Действительно ли билингвизм является преимуществом?

В 1922 году в «Логико-философском трактате» (Tractatus Logico-Philosophicus) философ Людвиг Витгенштейн (Ludwig Wittgenstein) писал: «Границы моего языка означают границы моего мира». Слова, которые мы имеем в своем распоряжении, влияют на то, что мы видим — и чем больше у нас слов, тем лучше наше понимание. Когда мы учимся говорить на другом языке, мы учимся постигать мир в большем объеме.

Многие современные исследователи языка согласны с этим заключением. Знание нескольких языков помогает нам не только общаться, билингвизм (или мультилингвизм) действительно дает развивающемуся мозгу определенные преимущества. Поскольку ребенок-билингва все время переключается с одного языка на другой, согласно теории, он тем самым совершенствует свою способность эффективно управлять так называемыми высшими когнитивными процессами, такими, как решение задач, память и мышление. Он предрасположен к тому, чтобы подавлять одни реакции, стимулируя другие, и в целом обладает более гибким и живым умом. Это явление исследователи называют билингвистическим преимуществом (the bilingual advantage). На протяжении первой половины XX века ученые на самом деле считали, что многоязычие ставит ребенка в ущербное положение, нанося вред его IQ и речевому развитию. Однако понятие билингвистического преимущества свидетельствует об обратном. Появилось оно в исследованиях последних лет, которые кажутся далекоидущими и интригующими одновременно и основаны по большей части на скрупулезной работе психолога Эллен Биалисток (Ellen Bialystok). Похоже, что билингвы демонстрируют превосходство в решении многих задач, включая те, где задействована рабочая память. В обзоре экспериментальных данных за 2012 год Биалисток показала, что билингвы действительно способны в более совершенной форме управлять когнитивными процессами, что среди прочего обусловливает их достижения в академической сфере. А когда речь заходит о таких свойствах, как продолжительность задержки внимания и эффективное переключение с одной задачи на другую, билингвы часто опережают своих сверстников. Тогда становится совершенно очевидно, что, раз есть такой шанс, стоит растить собственных детей говорящими на более чем одном языке. И правда, публикации с агитирующими заголовками «Творчество и билингвизм» (Creativity and Bilingualism), «Когнитивные преимущества пятилетних детей-билингв» (Cognitive Advantages of Bilingual Five-Year-Olds), «Преимущество билингвизма в переключении задач» (A Bilingual Advantage in Task-Switching), «Билингвизм снижает интерференцию родного языка при изучении новых слов» (Bilingualism Reduces Native-Language Interference During Novel-Word Learning) и «Те, кто хорошо переключают языки, хорошо переключают задачи» (Good Language-Switchers Are Good Task-Switchers), равно как и интригующие названия целых книг «Превосходство билингвизма» (The Bilingual Edge) и «Быть билингвом значит быть лучше» (Bilingual Is Better) подразумевают, что воспитание ребенка-билингва есть по сути рецепт формирования успешного ребенка. Ангела де Брюйн (Angela de Bruin) говорит на двух языках с одиннадцати лет. Она родилась в 80-е годы в Неймегене, небольшом городке в Нидерландах, дома общалась на голландском, а в школе погрузилась в англоязычную среду. Де Брюйн восхищалась билингвами и с увлечением читала о тех когнитивных преимуществах, которые давало свободное владение более чем одним языком. В колледже она выбрала лингвистику и неврологию. А в 2012 году де Брюйн записалась на программу специализации по психологии в Эдинбургском Университете, чтобы и дальше исследовать связь между многоязычием и познанием. Она взялась за эту программу, намереваясь изучать границы успешного функционирования собственного билингвистического мозга. «У меня было впечатление, что многоязычие действительно оказывает сильное воздействие на контроль за когнитивными процессами», — недавно призналась мне де Брюйн. Затем она провела свое первое исследование. Обычно для проверки преимущества в исполнительной функции дается задание, в котором испытуемым необходимо игнорировать определенные стимулы, одновременно с этим селективно концентрируя свое внимание на других. Например, в часто используемом тесте Симона вам показывают картинки (часто стрелки) либо с левой, либо с правой стороны экрана. Если вы видите стрелку, указывающую вправо, вы должны нажать правую клавишу. Неважно, с какой стороны экрана она появляется; единственное, что вас должно интересовать, это направление стрелки. Обычно более быстрой является реакция людей на когерентные стимулы — когда стрелка, направленная вправо, появляется справа и наоборот. Предполагается, что билингвы более успешно справляются с некогерентными стимулами: когда стрелка, указывающая влево, появляется справа или направленная вправо стрелка расположена с левой стороны. Однако когда де Брюйн взглянула на данные результатов трех из четырех заданий на проверку ингибиторного контроля, включая тест Симона, преимущества не обнаружилось. Монолингвы и билингвы выполняли их с идентичными показателями. «И тогда мы подумали, может быть, существующая по этому вопросу литература рисует не слишком полную и верную картину», — сказала она. Итак, было решено провести дальнейшее тестирование. Де Брюйн принялась системно штудировать все сто шестьдесят девять сборников конференций, посвященных билингвизму и управлению когнитивными операциями, прошедших между 1999 и 2012 годами. Логическое обоснование было простым: конференция это место, где люди рассказывают о своих исследованиях, находящихся в процессе разработки. Они докладывают о том, чем занимаются в данный момент, о предварительных результатах, изначальных идеях. Если бы в данной области наличествовала систематическая ошибка в отношении сообщений об отрицательных результатах — то есть результатах, которые демонстрируют отсутствие какого-либо эффекта, производимого многоязычием — тогда на конференциях открытий такого рода должно было быть намного больше по сравнению с теми, что появляются в публикациях. Именно это и обнаружила де Брюйн. На конференциях около половины представленных результатов говорили полностью или частично в пользу билингвистического преимущества, тогда как другая половина его частично или полностью опровергала. Но когда дело доходило до публикаций, которые появлялись после предварительных презентаций, разница была ощутима. Среди исследований, нашедших свое прибежище в научных журналах, 68% составляют те, которые подтверждают билингвистическое преимущество, и только 29% приходится на долю тех, которые не обнаруживают никакой разницы между многоязычием и монолингвизмом, либо отмечают преимущества последнего. «Наш обзор, — заключает де Брюн, — показывает наличие искаженной картины современных научных результатов по вопросу билингвизма, когда исследователи (и медиа) убеждены в том, что положительный эффект, оказываемый билингвизмом на не связанные с языком познавательные процессы, обладает силой и неоспорим». Де Брюйн не опровергает представления о том, что у билингвизма есть преимущества: некоторые исследования, которые она пересматривала, действительно его подтверждают. Однако оно не является ни всеобщим, ни повсеместно распространенным, как часто сообщалось в докладах. Закончив мета-анализ, де Брюн вместе со своим научным руководителем провела дополнительную серию исследований, уже представленных к публикации, надеясь обнаружить реальные границы билингвистического преимущества и определить, в чем оно действительно состоит. К тестам привлекли три различные группы (англоговорящие монолингвы, активные англо-гэльские билингвы, которые говорили на гэльском дома, и пассивные англо-гэльские билингвы, которые больше не пользовались им регулярно). Участникам каждой группы предлагалось выполнить четыре задания — тест Симона, задание на повседневное внимание (вы слышите различные звуки и должны посчитать число низких тонов, отфильтровывая высокие), «Башня Лондона» (вы решаете задачу путем перемещения дисков на нескольких стержнях так, чтобы сложилось конечное изображение башни) и простая парадигма переключения задач (вы наблюдаете за кружками и квадратами либо красного, либо синего цвета и должны обращать внимание то на один цвет, то на одну форму, в зависимости от части эксперимента). В первых трех тестах разница между группами обнаружена не была. В последнем исследователям показалось, что они наконец выявили преимущество: в переключении задач — в попытках мгновенного переключений с формы на цвет или с цвета на форму — билингвы, как активные, так и пассивные, казалось, реагировали быстрее. Но когда исследователи копнули глубже, они обнаружили, что дело было не столько в быстроте переключения, сколько в более медленном темпе реагирования там, где переключения не требовалось, где форма следовала за формой, а цвет за цветом. Означает ли это, что такого явления как билингвистическое преимущество не существует? Нет. Это всего лишь одно из многочисленных исследований. Но оно делает еще более очевидным тот аргумент, что значимость билингвистического преимущества иногда чрезмерно завышена. «Я, конечно же, не говорю, что такого феномена не существует», — заявляет де Брюйн. Но преимущество это может быть отличным от того, как описывают его многие исследователи, а именно: как явления, помогающего детям развивать их способность к переключению задач, и, еще шире, улучшающего их контроль за когнитивными процессами. Настоящее превосходство, как полагает де Брюйн, может возникнуть позднее и в форме, далекой от переключения задач и контроля за познавательными операциями; оно может, как она утверждает, быть результатом обыкновенного обучения. Одна из областей, где присутствие билингвистического преимущества оказывается наиболее устойчивым, не связана с конкретными умениями или задачами: это общая польза, оказываемая стареющему мозгу. Выясняется, что взрослые, говорящие на нескольких языках, способны гораздо лучше сопротивляться эффектам старческого слабоумия, чем моноязычные люди. Когда Биалисток исследовала показатели для группы пожилых людей, направленных в клинику Торонто из-за проблем с памятью или с другими жалобами на когнитивные нарушения, она обнаружила, что среди тех, у кого в результате развилась деменция, люди, на протяжении всей жизни говорившие на двух языках, демонстрировали симптомы на более чем четыре года позднее, чем моноязычные пациенты. В последующем исследовании, на этот раз с другим набором пациентов, которые страдали болезнью Альцгеймера, она и ее коллеги увидели, что вне зависимости от когнитивного уровня, основных занятий или образования диагноз для билингвов был поставлен на 4,3 года позже, чем у моноязычных людей. Иными словами, билингвизм, вероятно, оказывает защитный эффект во время снижения когнитивных способностей. Это согласуется с историей об обучении: мы знаем, что тренировка интеллектуальных способностей в старости это один из лучших способов защитить самих себя от деменции. (Отсюда и популярность кроссвордов). Когда мозг находится в процессе непрерывного обучения, как это, вероятно, происходит у людей, владеющих более чем одним языком, у него больше возможностей для того, чтобы продолжать функционировать на более высоком уровне. Эта причина уже сама по себе хорошее основание для того, чтобы учить второй, третий или пятый язык и продолжать изучать их как можно дольше. Билингвистическое преимущество может иметь несколько другое обличье, нежели то, в каком его видят большинство ученых сегодня. Однако на базовом уровне полезные свойства многоязычия могут быть намного более значимыми.