Как язык влияет на наши моральные суждения

Ева Хоффман (Eva Hoffman) в своих мемуарах о жизни в Америке двуязычной и бикультурной иммигрантки из Польши пишет о том, как соперничали и распоряжались у нее в голове два языка: «Надо ли тебе становиться пианисткой?» — звучит вопрос на английском. Это значит: нет, ты не должна. Ты не можешь. «Надо ли тебе становиться пианисткой?» — на сей раз вопрос повторяется на польском. И в этом случае он означает совсем другое: да, надо, чего бы это ни стоило. Этот пример поразителен, так как обычно мы считаем, что язык передает информацию, а не меняет ее. Но проведенные за последнее десятилетие исследования показывают, что ответы на вопросы могут зависеть от используемого языка. Например, когда китайско-английских билингвов наугад просили заполнить на китайском языке анкету на тему чувства собственного достоинства, они давали ответы, свидетельствовавшие о гораздо более низкой степени самоуважения, чем когда ту же самую анкету им предлагалось заполнить на английском. В данном случае причиной можно назвать культурные различия. Читая вопросы на тему чувства собственного достоинства на английском языке, бикультурные респонденты настраиваются на американскую волну самоутверждения. Но читая вопросы на китайском, респонденты настраиваются на традиционную китайскую добродетель скромности. Было также доказано, что на ответы в анкете может влиять и то, задаются ли вопросы на родном языке респондента. Бояз Кэйзар (Boaz Keysar) и его коллеги из Чикагского университета называют это «эффектом иностранного языка». Используя примеры из процессов принятия экономических решений, в том числе, явление, называемое психологами боязнью потери, они выяснили, что двуязычный человек принимает немного более рациональные решения, когда решает дилемму, описанную на иностранном языке. Теперь новые исследования перенесли эти открытия в сферу морали. Альберт Коста (Albert Costa) объединил усилия с Кэйзаром, чтобы исследовать классические случаи с принятием решений, включая хорошо известную дилемму с трамваем. Трамвай без тормозов мчится на группу из пяти рабочих, которые не видят его и не смогут вовремя отскочить в сторону, а поэтому неизбежно погибнут. Вы стоите рядом с трамвайными путями возле стрелки. У вас есть выбор: вы можете перевести стрелки и направить трамвай на другой путь, где находится только один рабочий. Допустимо ли переводить стрелки, чтобы убить одного человека и спасти жизнь пятерым рабочим на главном пути? Философы и психологи давно уже используют разные вариации этой дилеммы для изучения различных типов моральных суждений, включая прагматичное принятие решений. Прагматизм говорит о том, что спасение большего числа рабочих равноценно тому, что человек творит огромное добро. Поэтому с точки зрения морали допустимо убить одного ради спасения пятерых. Большинство людей (до 70 процентов в некоторых опросах) говорят, что переводить стрелки позволительно. Когда Джошуа Грин (Joshua Greene) задавал этот и аналогичные вопросы людям, которым сканировали мозг, он выяснил, что участки префронтальной коры, отвечающие за исполнительную функцию, активны. Это говорит о том, что люди осознанно обдумывали это решение. Есть еще одна дилемма, требующая от вас «личных» действий, когда надо убить одного человека ради спасения пятерых. Это так называемая дилемма пешеходного моста. Вы стоите на мосту над трамвайными путями, по которым на группу из пяти рабочих мчится трамвай. Рядом с вами стоит крупный мужчина с тяжелым рюкзаком. Если вы столкнете мужчину с моста на рельсы, он погибнет, но остановит своим телом и рюкзаком трамвай, и таким образом спасет пятерых рабочих. Эта дилемма называется «личной», потому что перед вами встает выбор: вы можете спасти пять жизней, но для этого вам нужно лишить жизни одного человека собственными руками. Соответственно, дилемма со стрелками называется «обезличенной», поскольку непосредственно вам никого убивать не надо. Респонденты, решающие дилемму пешеходного моста, обычно говорят, что испытывают неприятные чувства, такие как ужас, когда им предлагают столкнуть человека на рельсы навстречу неминуемой смерти. Использовать человека в качестве тормоза, в качестве средства достижения цели кажется неправильным, даже если в итоге это приведет к положительному последствию в виде спасения пяти жизней. В личной дилемме показатели допустимости гораздо ниже 70 процентов, составляя от 12 до 20 процентов. Грин выяснил, что в данном случае включается эмоциональный участок мозга, а не префронтальная кора. Основываясь на этих заключениях, мы можем перейти к оценке этой дилеммы, когда она излагается на иностранном языке. Если при использовании иностранного языка эмоциональные центры мозга работают не столь активно, как при использовании родного языка, то мы можем ожидать большего прагматизма при решении дилеммы с пешеходным мостом («личная» дилемма), когда она излагается на иностранном языке. Именно это и выяснили Коста, Кэйзар и их коллеги. Читая и отвечая на родном языке, лишь 20 процентов респондентов назвали допустимым решение столкнуть человека с моста на рельсы ради спасения пятерых рабочих. Но когда вопросы и ответы были на иностранном языке, показатель допустимости поднялся до 33 процентов. Среди пар языков «родной-иностранный» были испанский и английский (опрос проводился в США), корейский и английский (опрос в Корее), английский и французский (опрос во Франции), а также испанский-иврит и английский-иврит (оба опроса в Израиле). Во втором исследовании Коста с коллегами напрямую сравнивали ответы на дилемму с пешеходным мостом (личную, а поэтому эмоциональную) и на дилемму с переводом стрелок (обезличенную, а следовательно, менее эмоциональную). Дабы связанные с конкретным языком культурные нормы не оказывали никакого воздействия, они сравнивали респондентов, для которых испанский является родным языком, а английский иностранным, с респондентами, у которых все наоборот (английский родной язык, а испанский иностранный). В каждом сравнении родного и иностранного языка прагматичные ответы давало меньшее количество говоривших на родном языке (в среднем 18 процентов), а вот при ответах на иностранном языке прагматиков оказалось гораздо больше (44 процента). Однако по обезличенным дилеммам такого эффекта иностранного языка обнаружить не удалось. В таких опросах ответ «позволительно» дал 71 процент респондентов и в первой, и во второй языковой категории. Это свидетельствует о том, что эффект иностранного языка характерен для моральных дилемм с мощной эмоциональной составляющей. Данное исследование важно в силу своей полезности для двух областей. Первая — это исследовательская традиция изучения и проверки сообщений билингвов о том, что их первый язык кажется более эмоциональным. Есть ли в этих сообщениях нечто такое, что выходит за пределы личных чувств и ощущений? Выводы Косты и его команды поднимают вопрос о том, отличаются ли в реальной жизни моральные доводы и рассуждения на родном и иностранном языках, если не ограничиваться анализом дилемм. Вторая область относится к принятию решений. Такие книги как «Думай медленно... Решай быстро» Даниэля Канемана привлекли внимание науки к классическим различиям между эмоциями и логикой, и между интуицией и обдуманными действиями. Важный вопрос состоит в том, почему родной язык в большей степени задействует эмоции и интуицию, нежели иностранный. Коста, Кэйзар и их коллеги провели замечательную выборку из большого множества пар родной/иностранный язык, однако одно культурное объяснение их открытия остается неизученным. Вероятно, использование родного языка вызывает такое чувство, что человек рассуждает как бы в коллективе. Соответственно, иностранный язык может сигнализировать о том, что такой сценарий относится к незнакомцам, иностранцам, членам каких-то других групп. На самом деле, исследования показывают, что если изменить условия и формулировку дилеммы с трамваем, дав понять, что рабочие на путях принадлежат к другой национальности, ответы людей будут меняться, создавая сложную закономерность. Кроме того, в ходе исследования возникает другой вопрос. А как насчет логического мышления на втором языке, который не является иностранным? Люди, долгое время проживающие за рубежом, часто настолько хорошо овладевают иностранным языком, что начинают испытывать на этом языке такие же эмоции, как и на родном. Дети иммигрантов, выросшие в двуязычной среде (на одном языке говорят дома в семье, другой учат в школе), часто становятся гармоничными билингвами. Похожи ли эти билингвы на тех изучающих иностранный язык людей, которых опрашивал Коста и его коллеги? Демонстрируют ли они логическое мышление на втором языке, которое менее эмоционально и более прагматично? Такие исследования еще предстоит привести, но я могу поспорить, что ответ будет отрицательный. У меня есть подозрение, что эффект иностранного языка ограничивается иностранными языками и отражает снижение эмоциональности, сопровождающее изучение иностранного языка. Следовательно, для гармоничных билингвов и для тех, кто глубоко погрузился в свой второй язык, я могу предсказать, что у них будет мало разницы в моральных суждениях, или вообще никакой разницы не будет. Я делаю такой прогноз, исходя из собственных наблюдений. Сбалансированные билингвы обычно сообщают о том, что ощущают эмоции на обоих языках. В одном исследовании билингвов с испанским и английским языками я зафиксировала электрокожную активность билингва, когда он слушал эмоциональные фразы на своем первом или втором языках. У иммигрантов и временных жителей, не имевших опыта длительного погружения в среду второго языка, амплитуда кожной проводимости уменьшалась при использовании второго языка. С другой стороны, у гармоничных билингвов амплитуда кожной проводимости была одинаковой. Поэтому я сделала вывод, что языки наверняка вызывают эмоциональное возбуждение и субъективную эмоциональность, когда их изучают и применяют в эмоциональном контексте. Когда второй язык используется активно в атмосфере погружения в него, его субъективно ощущают как эмоциональный, и он вызывает относящуюся к вегетативной нервной системе реакцию, сопоставимую с субъективным сообщением об эмоциональном возбуждении. Поскольку многие читатели книги «Разум — это важно» (Mind Matters) являются билингвами или полилингвами, позвольте мне задать следующий вопрос: бывало ли у вас такое, когда на вашу оценку ситуации влиял язык, применяемый для описания такой ситуации? Кэтрин Л. Калдуэлл-Харрис — доцент психологии Бостонского университета. Свою диссертацию по когнитивистике и психологии она защищала в Калифорнийском университете Сан-Диего. По образованию Калдуэлл-Харрис психолингвист и экспериментальный психолог. Она проводит исследования по множеству тем, включая обработку лингвистической информации, кросс-культурную психологию и индивидуальные различия в стилях познания.